...Очень впечатлил рассказ, так впечатлил, что тащу себе с целью распечатать. Не буду комментировать.
Джордж Райт
Яблоко и Ева - часть 1
Стоял чудесный летний день. Строго говоря, по календарю был уже
сентябрь, но ни солнцу, безмятежно сиявшему в сочно-голубом безоблачном
небе, ни зеленой листве леса не было никакого дела до календаря. Даже
легкий ветерок не шевелил листьев; в природе царил послеполуденный
дремотный покой. Лишь изредка в кронах деревьев подавала голос какая-то
птица.
Не нарушая общей тишины и спокойствия, из леса на опушку вышла
девушка. Ее звали Ева, она была нага и не стыдилась этого. Она вообще не
понимала, как можно стыдиться подобных вещей. Сделав несколько шагов в
высокой траве (из-под ее ног стреляли в стороны встревоженные
кузнечики), она остановилась, подставляя загорелую кожу теплым солнечным
лучам и блаженно жмурясь.
Впрочем, кое-что на ней надето все-таки было. Ее стройную талию
охватывал пояс из искусственной кожи с подвешенным к нему автоматическим
пистолетом в кобуре и кармашками для магазинов. ОЧЕНЬ много буквЗа плечами висел удобный
рюкзачок с аптечкой, кое-каким инструментом и скромным (ибо путь ее был
не столь уж длинным) запасом провизии. Был там и еще один предмет -
небольшой цилиндрический контейнер с зеркальными стенками. На запястье
левой руки девушки тикали механические часы (вообще с электричеством
проблем пока не было, но маленькие батарейки приходилось экономить), а
чуть выше двумя ремешками был прикреплен пластмассовый корпус GPS
(навигационные спутники все еще функционировали). На правое запястье
тоже был надет небольшой круглый прибор, издали похожий на часы - однако
это был Z-датчик, что можно было понять по дырчатому корпусу. Во всем
снаряжении Евы это был единственный предмет кустарного производства.
Ремень на правом бедре удерживал в удобной, как раз под руку, позиции
десантный нож в ножнах. В правом ухе, скрытая волосами, притаилась
горошина наушника, от которой тонкая блестящая проволока тянулась к
таблетке микрофона возле губ. На ногах у девушки были непропорционально
большие серебристые ботинки. Обуваться ей не нравилось, но приходилось.
Несмотря на то, что всю свою предыдущую жизнь она провела босой, ее
подошвы были слишком нежными, ибо никогда не использовались по
назначению; в то же время, однако, пальцы на ногах по ловкости и
цепкости лишь незначительно уступали рукам.
Ходить она выучилась совсем недавно - значительно позже, чем
говорить на пяти языках. Впервые учиться ходить в 18 лет совсем не легко
- куда труднее, чем, допустим, восстанавливаться после болезни, когда
телу всего лишь нужно вспомнить выработанные в раннем детстве рефлексы.
Ей это показалось сложнее, чем освоение университетского курса физики,
химии и математики. Даже несмотря на то, что до этого ежедневными
физическими упражнениями она готовила себя к встрече с гравитацией.
Вообще, первые недели после посадки стали худшим периодом в ее жизни.
Это ужасное, унизительное чувство беспомощности перед давящей тебя
силой, это ощущение невыносимо тяжелого, непослушного тела... в первые
дни ей приходилось неуклюже ползать, словно полураздавленному червяку...
бррр! Как она ненавидела тогда эту планету, отнявшую у нее свободу
невесомого полета, повисшую тяжкой каторжной гирей на ее руках и ногах!
Однако постепенно она привыкла, и, хотя по ночам ей по-прежнему снилась
невесомость, Ева начала находить даже свои положительные моменты в
солидной, устойчивой, основательной гравитации - да и мир, огромный
новый мир, открывшийся ей после крохотного мирка орбитальной станции,
стоил некоторых жертв. Да, она привыкала к этому миру. Ее кожа уже не
обгорала на солнце (идею ходить в скафандре она отвергла сразу), и,
наверное, без ботинок тоже можно приучить себя обходиться...
Если в лесу ее подстерегали вылезшие из земли корни, колючки,
упавшие на землю сухие ветки и еловые шишки, то трава опушки выглядела
мягкой и безобидной, так что Ева, нагнувшись, разомкнула фиксаторы и с
удовольствием вылезла из тяжелых скафандровых башмаков (которые, к тому
же, были ей велики). Бросить бы их тут совсем и подобрать на обратном
пути - все равно, сколько бы они здесь ни провалялись, их никто не
тронет, а синтетический материал, из которого они изготовлены,
практически вечен... Но нельзя: еще неизвестно, в каком состоянии
дорога, на которую ей вскоре предстояло выйти, а уж в город и подавно
соваться босиком рискованно...
- Ева, обуйся,- раздалось у нее в ухе.
Она с досадой посмотрела в безоблачное небо.
- Эппл, ты можешь перестать следить за мной хоть на минуту?
- Нет,- спокойно, как всегда, ответил ее собеседник. - Ты же
знаешь, я отвечаю за тебя.
- Мне надо было выбрать для путешествия пасмурный день,- проворчала
Ева.
- Тогда бы я просто не разрешил тебе идти,- возразил Эппл.
- По-моему, я уже не ребенок!
- Я действую исключительно в интересах твоей безопасности.
- И какая опасность может грозить мне сейчас? - Ева пригладила
босой ногой траву, затем легонько, чтобы не ушибить пальцы, пнула
ботинок.
- В траве могут быть змеи. Кроме того, укус некоторых членистоногих
хотя и не опасен для здоровья, но болезненен. Строго говоря, мне вообще
не следовало разрешать тебе отправляться в путь пешком.
- Ну да, конечно,- скривилась Ева. - Трястись в душной, воняющей
маслом утробе броневездехода куда полезней для моего драгоценного
здоровья, чем прогуляться на свежем воздухе!
- Зато ты была бы на месте не более чем за час.
- Я не тороплюсь.
- А тебе бы следовало. До тех пор, пока ты остаешься единственным
человеком на Земле - и во всей вселенной - любая случайность может иметь
катастрофические последствия.
- Это несуществующее человечество ждало двадцать лет,- пробурчала
Ева, покорно влезая в ботинки,- подождет и еще немного.
Она сверилась с экраном GPS и зашагала в сторону еще невидимой
отсюда дороги.
Откуда именно взялся Z-вирус, выяснить так и не успели. Первые
вспышки эпидемии были отмечены одновременно в десятках крупных городов
по всему миру - что совсем неудивительно, учитывая, что перелет на
стратоплане между самыми отдаленными аэропортами Земли занимал не более
трех часов. Специалисты сошлись лишь в том, что вирус имел явно
искусственное происхождение - никаких природных аналогов наука не знала.
И, скорее всего, на волю он вырвался в результате несчастного случая -
ибо, если это была целенаправленная акция, то устроившие ее должны были
быть самоубийцами. Конечно, если бы создатели вируса располагали
вакциной... но, судя по результату, они ею не располагали. В электронный
микроскоп вирус напоминал литеру "Z", верхняя и нижняя перекладины
которой были развернуты друг относительно друга в третьем измерении.
Австралийцам, которые продвинулись в изучении вируса дальше других
(просто потому, что на их континенте из-за низкой плотности населения и
удаленности от других центров цивилизации эпидемия распространялась
медленней) удалось установить, что каждый из трех фрагментов вируса
отвечал за свою функцию: преодоление иммунной защиты - встраивание в ДНК
и размножение - интоксикация. По-своему это была изящная конструкция,
блестящее биоинженерное решение...
Инкубационный период занимал около двух недель. Затем - сутки-двое
собственно болезни с постепенным выходом из строя всех систем организма
и смерть. В ста процентах случаев. Человек фактически сгнивал заживо, и
после смерти процесс разложения шел ускоренными темпами, помогая вирусам
быстрее попадать во внешний мир. Впрочем, не только человек. Вирус
продемонстрировал удивительную способность встраиваться в ДНК самых
разных видов. Тот, кто его создал, определенно был гением... В конечном
итоге оказалось, что Z-вирус смертелен для всех плацентарных
млекопитающих.
Вакцина так и не была найдена. Болезнь распространялась слишком
быстро. Беженцы и мародеры несли гибель в еще незараженные районы... 90%
человечества умерло в течение первых пяти месяцев; социальная
инфраструктура цивилизации разрушилась гораздо раньше. Дольше всех
продержались военные убежища и специализированные научные центры, где
применялись особые меры безопасности. Но никакие фильтры убежищ не могут
обеспечить абсолютной герметичности. В конечном счете Z-вирус добрался и
туда. К концу третьего года на Земле, скорее всего, уже не оставалось ни
одного человека, ни одного медведя, оленя, волка, ни одного дельфина или
тюленя, ни одной крысы. Высшей ступенью эволюционной лестницы были
теперь сумчатые.
Недоступным для вируса осталось лишь космическое пространство.
Ева шагала по дороге. Старое шоссе и впрямь было не в лучшем
состоянии: асфальт вспучился и раскрошился, тут и там из него выпирали
ростки и, кое-где, даже молодые деревца. Местами шоссе и вовсе исчезало
под пока еще тоненьким, но уже поросшим травой слоем нанесенной почвы.
Природа словно спешила избавиться от рубцов, напоминавших ей о
тысячелетнем рабстве у человека.
Тем не менее, в ботинках идти было легко. По лесу Ева брела не
спеша, вертя головой по сторонам, то прислушиваясь к пению птиц, то
приседая на корточки возле муравейника, то прислоняясь спиной к дереву,
запрокидывая голову и глядя, как высоко-высоко солнце пробивается сквозь
частую листву кроны... Теперь же, на дороге, ею овладело боевое
настроение (тем паче что и шоссе шло чуть под уклон), и она лихо шагала
вперед, не чувствуя усталости. Воздух на шоссе был, разумеется, таким же
чистым, как в лесу; Ева уже успела привыкнуть к этому воздуху -
поначалу-то ее удивляло, насколько он вкуснее стерильной искусственной
атмосферы станции. Ей никогда не доводилось вдыхать удушливый смог
больших городов - впрочем, кое-какое представление о нем она получила,
когда училась водить броневик. Она еще раз представила себе, как тяжелая
ревущая машина громыхала бы сейчас гусеницами по дороге, оставляя за
собой сизый шлейф дизельного выхлопа, и брезгливо наморщила нос. А ведь
когда-то машины катились по этой дороге сплошным потоком в обе
стороны...
Вскоре она увидела первую из них. Съехавший с трассы автомобиль
лежал вверх колесами в кювете слева. С шоссе не было видно, что
находится в салоне, а Ева вовсе не желала на это смотреть и предпочла
обойти машину подальше. Хотя и знала, по кадрам спутниковой съемки, что
впереди ее ждут еще машины, и много...
Следующий автомобиль стоял на шоссе, в крайнем правом ряду. Должно
быть, водитель остановился сам, чувствуя, что ему совсем плохо. А может,
просто так совпало, что бензин кончился раньше, и машина не успела
съехать с трассы... На этот раз Ева решила не оттягивать встречи с
неминуемым и, подойдя вплотную, стерла пыль с лобового стекла.
То, что сидело внутри, когда-то было женщиной. Точнее - судя по
вылинявшей короткой майке, на которой еще можно было различить патлатую
физиономию какого-то рок-идола - молодой девушкой, может быть, не старше
Евы. Пегие крашеные волосы пыльными лохмами свисали на кости плеч.
Глазницы черепа были прикрыты модными темными очками, чуть
перекосившимия, но все еще каким-то чудом державшимися на скулах и
мумифицированных остатках ушей. Пока Ева смотрела на это, из мертвого
рта выполз большой серый паук; Еве вдруг ясно представилось, что внутри
черепа, бывшего некогда вместилищем мозга, теперь все затянуто паутиной,
и в этих пыльных сетях висят высохшие трупики насекомых... Ее
передернуло от отвращения; она повернулась и хотела идти, но тут
заметила, что лоток проигрывателя дисков на передней панели салона
выдвинут. Еве стало любопытно, что за музыку слушала хозяйка машины
перед смертью - может быть, как раз того патлатого? Она разбила
рукояткой пистолета стекло ("Осторожней с осколками, Ева!" - тут же
подал голос Эппл), взяла диск, сдула с него пыль, вставила его обратно и
нажала "воспроизведение". Оказалось, что за все эти годы аккумулятор
машины не успел разрядиться до конца, и, хотя на панели зажегся
предупредительный красный глазок, проигрыватель заработал.
Это была не музыка. Это была запись, продиктованная хозяйкой
автомобиля.
"Если вы слышите это... значит, я уже мертва,- сказал девичий
голос, некогда, вероятно, бывший приятным, но теперь в горле у
говорившей что-то противно хрипело и хлюпало при каждом вздохе.- Но это
значит и то, что вы живы. Значит, против этого... - тут говорившая
употребила какое-то слово, бывшее, видимо, прилагательным или
причастием, но неизвестное Еве ни на одном из пяти языков, - ... вируса
все же нашли какое-то средство. ("Грубая логическая ошибка",-
констатировала Ева. "Одно вовсе не следует из другого."
Может быть...
может быть, и Том еще жив, и его успеют спасти. Его зовут Томас Джереми
Картер, он работает в госпитале святой Маргариты. Я так надеялась, что
мы хотя бы в последнюю минуту будем вместе. Но я чувствую, что мне уже
не доехать. Пожалуйста, передайте ему этот диск. Том... Том, я люблю
тебя. (Некоторое время не было слышно ничего, кроме всхлипываний.)
Прощай, милый." Запись оборвалась.
"Как глупо,- фыркнула Ева.- Надеяться на то, что спасется работник
госпиталя - да ведь они гибли в первую очередь! И неужели в свои
последние минуты она не могла подумать ни о чем более важном, чем
объяснение в любви мертвецу?"
Дорога сворачивала к югу, и сразу за поворотом девушка увидела
множество машин. Это была гигантская пробка, растянувшаяся почти на
милю. Не имея никакого желания продираться между ржавыми корпусами под
взглядами бесчисленных черепов, Ева сошла с шоссе, перебралась через
канаву и двинулась в обход. Это было правильное решение: если в хвосте
пробки между машинами еще можно было протиснуться, то дальше начиналась
сплошная металлическая каша. Задние в отчаянии таранили передних,
сминали и утрамбовывали их, корпуса громоздились друг на друга, валились
с обочин... У оказавшихся в этих машинах не было никаких шансов на
спасение - зажатые другими автомобилями со всех сторон, они не могли
открыть дверцы и выбраться. Впрочем, они в любом случае были обречены;
даже если кто-то из них каким-то чудом избежал заражения прежде, для них
все было кончено с того момента, когда они оказались в этой пробке,
среди сотен больных и умирающих людей. И все же они продолжали отчаянно
цепляться за жизнь, выбивая лобовые стекла, вылезая наружу через люки в
крышах, если позволяла конструкция... Ева видела их полурассыпавшиеся
скелеты на крышах, под колесами и рядом с дорогой, а об одного из них,
засмотревшись на уродливое нагромождение автомобилей, даже споткнулась.
Брезгливо посмотрев под ноги, она поняла, что этого убил не Z-вирус: в
черепе зияла круглая дыра, которую вряд ли могло проделать что-либо,
кроме пули. Ева пнула череп ботинком, и сплющенный комочек свинца, глухо
звякнув, перекатился внутри.
Она вновь посмотрела вперед - туда, где, видимо, находился
стрелявший - и увидела причину пробки. Дорогу перегораживали два тяжелых
восьмиосных грузовика; оба они были изрешечены пулями, а один еще и
полностью сожжен. Из кабины второго выглядывали ствол винтовки,
костлявые плечи в форменной куртке шерифа и желтевший между плечами
шейный позвонок; отвалившийся череп, очевидно, валялся где-то внизу.
Слева и справа от дороги громоздились баррикады из мешков и ящиков.
Жители города устроили заслон, пытаясь не пустить беженцев к себе.
Глупцы, они не понимали, что вирус все равно проникнет к ним - с ветром,
с водой, с мышами и кошками...
И действительно - апофеозом глупости стало зрелище, открывшееся Еве
с другой стороны баррикады. Там была такая же пробка, только развернутая
в обратном направлении! В то время как одни стремились любой ценой
попасть в город, другие столь же отчаянно и безуспешно пытались из него
выбраться...
Ева миновала оставшуюся справа от шоссе городскую свалку,
выгоревшую дотла бензоколонку, врезавшуюся в столб машину "скорой
помощи" и, наконец, подошла к дорожному щиту, возвещавшему:
Вы въезжаете в город
ПЛЕЗАНТВИЛЛ
Население 14600
Последнее число было перечеркнуто масляной краской, и этой же
краской ниже написано новое - 8000. Его тоже перечеркнули струей из
аэрозольного баллончика, заменив размашистыми каракулями - 3500. Это
число было зачеркнуто фломастером; новое уточнение, записанное куда
более мелкими цифрами, сообщало о 542 жителях. 93 - информировала совсем
мелкая надпись, сделанная шариковой ручкой. 6 - лаконично извещала
следующая, криво нацарапанная цифра. Свободного места в нижней части
щита уже практически не оставалось, и все же кто-то, ведомый то ли
безумием обреченного, то ли последней вспышкой висельного юмора, подвел
логический итог, веществом, подозрительно похожим на кровь, выведя на
щите финальную цифру - 0.
Ева усмехнулась, склонила голову набок, затем достала свой нож,
зачеркнула ноль и, высунув кончик языка от усердия, аккуратно
процарапала рядом единицу.
Вышло так, что, когда Z-синдром приобрел характер пандемии, в
космосе находилось четыре экспедиции. Три из них - на околоземной
орбите: семь человек на международной станции МКС-3 (четыре американца,
канадец, француз и русский), двое на японской орбитальной обсерватории и
четверо на строящейся китайской станции "Великий дракон". Кроме того,
пятеро китайцев находились на их свежепостроенной лунной базе.
За японцами успели прислать корабль, вернувший их на Землю. Знали
ли они, что отправляются на верную смерть? Во всяком случае, не могли не
догадываться. Состав японского центра управления к этому времени уже
полностью сменился по второму разу. Но вряд ли они подчинились приказу
не рассуждая, словно их предки-самураи. У них попросту не оставалось
другого выхода - космическая обсерватория не могла долго поддерживать
жизнь экипажа без грузовых кораблей с Земли. А, даже если бы вирус
все-таки удалось победить, уже нанесенный им урон был столь велик, что
исключал новые запуски в ближайшем будущем...
МКС-3 была первой и единственной станцией, оборудованной системой
полного цикла: до тех пор, пока солнечные батареи давали достаточно
энергии, и оборудование не нуждалось в замене, системы регенерации и
очистки могли обеспечивать астронавтов всем жизненно необходимым без
подвоза извне. Но мощность системы была ограниченной. Семь человек - это
предел.
Китайцы тоже разрабатывали такую систему и планировали смонтировать
ее на Луне, но не успели. В тот момент на их базе был корабль, но не
было топлива; они так спешили обосноваться на соседнем небесном теле,
утерев нос когда-то бывшим лунными пионерами американцам, что отдали
весь резерв массы под груз вместо горючего на обратный путь.
Автоматический заправщик с Земли должен был прилететь позже.
Ракета-носитель для него еще не была готова. Она так и осталась
недостроенной...
Наконец, к китайской орбитальной станции был пристыкован корабль,
способный вернуться на Землю (на МКС-3 таких было целых два,
американский и русский). Но китайцы не пошли по пути японцев. Вместо
этого они вышли на связь с командиром МКС-3 и потребовали, в связи с
чрезвычайной ситуацией, принять их на борт международной станции.
Полковник Роджер Бартон ответил отказом. Система жизнеобеспечения
МКС-3 не справилась бы не то что с четырьмя, но даже с одним лишним
человеком.
По мере того, как вести с Земли становились все страшнее, а запасы
на "Драконе" подходили к концу, тон китайских требований делался все
более истерическим; то угрожали ракетным ударом с Земли, то предлагали
бросить жребий и умертвить двоих из своего экипажа и двоих из команды
МКС - с тем, чтобы оставшиеся двое китайцев заняли освободившееся место.
Когда они впервые потеряли связь со своим командованием (связи с центром
управления в Хьюстоне к этому времени не было уже трое суток), они
объявили, что произвели коррекцию орбиты, и теперь "Дракон" движется
курсом на столкновение с МКС-3. Единственный способ избежать общей
гибели - принять их условия.
Бартон вновь отказал. На МКС тоже было топливо для коррекции
орбиты, и он рассчитывал, что станция успеет сманеврировать, уклоняясь
от столкновения.
Ему действительно это удалось. Две станции разошлись, не коснувшись
друг друга, но китайцы обещали повторить свою попытку на следующем
витке.
Однако за то время, пока "Дракон" огибал Землю, им ненадолго
удалось восстановить связь со своим руководством. Очевидно, они получили
последние инструкции.
Когда они вновь вышли на связь, их тон был совсем другим. Они
извинялись за предыдущее, называя его вспышкой позорного безумия. Они
больше ничего не требовали. Они только просили - просили позволить им
пристыковать их корабль и передать на МКС-3 свой генетический материал.
Половые и соматические клетки четверых мужчин, из которых когда-нибудь в
будущем сможет вновь возродиться китайский народ.
Бартон отказал и на этот раз. Он не без оснований опасался, что
китайцы надеются использовать стыковку для захвата МКС.
Те все-таки предприняли попытку стыковки, рассудив, что громоздкая
станция не сможет увернуться от маленького корабля. И поначалу их расчет
оправдывался, несмотря на чудеса пилотирования, проявленные Бартоном.
При успешной стыковке остановить китайцев могла бы только рукопашная:
когда проектировалась МКС, никто всерьез не рассматривал возможности
космического пиратства, зато рассматривали возможность нештатных
ситуаций, при которых экипаж станции не сможет сам впустить прибывших
спасателей - поэтому переходной люк легко открывался снаружи. Однако в
момент стыковки Бартон все же дал максимальную тягу маневровым
двигателям. Его расчет оправдался: стыковочный узел перекосило и
заклинило.
Агония китайцев, запертых в своем корабле, растянулась почти на
неделю. В первое время они пытались, включая двигатель, свести МКС-3 с
орбиты и обрушить на Землю, но эти попытки блокировались с помощью
двигателей станции. Потом это прекратилось. Может быть, у них
закончилось топливо. А может, они решили не отнимать у человечества
последний шанс возродиться - хотя бы даже и без китайцев... Все эти
шесть дней они переговаривались по радио со своими соотечественниками на
Луне (те протянули больше месяца). На МКС принимали эти передачи. Никто
на станции не знал китайского языка, но догадаться о теме разговоров
было не так уж сложно...
Психологический климат на самой МКС и без того был не из лучших. И
все же здесь оставалась надежда. Среди четверых американцев была одна
женщина - астрофизик Линда Тревис. Она делала блестящую научную карьеру,
венцом которой стала ее командировка на МКС-3, и совершенно не
планировала заводить детей. Но действительность внесла коррективы в ее
планы.
После того, как с Земли перестали приниматься любые передачи, за
исключением сигналов автоматических маяков, экипаж станции собрался на
очередное совещание. На котором Линде было объявлено, что отныне ее
главная ценность состоит вовсе не в научных достижениях, а в способности
родить ребенка. Причем обязательно девочку.
Поначалу Тревис сильно возмущалась таким подходом, говоря, что она
личность, а не самка, и они не вправе ее принуждать. Что еще неизвестно,
действительно ли люди вымерли полностью, и если это не так, то в их
требованиях нет никакого смысла, а если все же так - тогда тем более
говорить о возрождении человечества бессмысленно, ибо возвращение на
зараженную Землю им закрыто, а станция слишком мала и недолговечна,
чтобы на ней жили поколения людей.
Бартон, однако, возразил, что наличие шанса всегда лучше, чем его
отсутствие, особенно если этот шанс - последний. И что в условиях
чрезвычайного положения он готов применить _любые_ меры, дабы обеспечить
выполнение своих распоряжений.
В конце концов Линде пришлось согласиться. Она еще дешево
отделалась, ибо на совещании звучали и другие предложения - что она, как
единственная женщина, отныне не должна отказывать в сексе ни одному из
мужчин (надо заметить, что Линда была фригидна, что ее абсолютно
устраивало). Но это уже не поддержал Бартон, заявив, что, если они хотят
возродить не просто биологический вид, но цивилизацию, то сами не должны
опускаться до скотства.
По настоянию Линды, для оплодотворения было использовано
искусственное осеменение (Пол Харпер, врач экспедиции, поддержал ее, ибо
такой способ дает более высокую вероятность зачатия по сравнению с
естественным). Вопрос о том, кто станет отцом нового человечества,
предоставили решать естественному отбору: донорами спермы выступили
сразу пятеро мужчин (шестой стерилизовался за несколько лет до того;
теоретически можно было попробовать проделать обратную операцию, но
Харпер, единственный медик на борту, как раз и был этим шестым, и
пытаться оперировать сам себя не рискнул).
Приз в генетической лотерее выпал Тому Лерою; чтобы это установить,
не требовалось анализа ДНК, ибо близнецы родились темнокожими, а Лерой
был единственным негром на борту. Но порадоваться своему отцовству ему
не пришлось: оба младенца были мальчиками, и, значит, лишь отнимали бы
дефицитные ресурсы. Их сразу же умертвили и выбросили в космос. Линда
была расстроена, но скорее как ученый, чей эксперимент не удался, чем
как мать, потерявшая детей. А вот Лерой пришел в бешенство, хотя и
должен был сознавать неизбежность принятого решения. Вдобавок ко всему
он вбил себе в голову, что его сыновей убили не за то, что они мальчики,
а за то, что они черные. Это была, конечно, типичная бредовая идея, при
подходящих обстоятельствах - а обстоятельства на станции, где были
заперты последние представители человечества, подходили как нельзя лучше
- вполне способная перерасти в паранойю, но доктор Харпер, равно как и
командир Бартон, не придали этому должного значения. Лерою лишь вкололи
несколько раз лошадиную дозу успокоительного. В конце концов, нервы у
всех были на взводе - они провели в замкнутом мирке МКС-3 уже год, в то
время как первоначальная программа полета была рассчитана лишь на пять
недель; их даже не тестировали на длительную психологическую
совместимость...
Как только Харпер объявил, что Линда оправилась от родов, была
предпринята новая попытка. И вновь неудача - выкидыш на пятом месяце.
Лишь с третьего раза, словно в сказках и анекдотах, цель была
достигнута. Родилась девочка, на сей раз белая. Разумеется, ее назвали
Евой.
Психологический климат на станции был к тому времени уже совершенно
невыносимым. Астронавтов раздражало друг в друге абсолютно все: запах,
звук голоса, волоски на коже, родинки... Раздражало жужжание бритвы тех,
кто брился; раздражали бороды тех, кто забросил бритье. Раздражала чужая
мрачность ("и без того тошно!" и чужая веселость, казавшаяся дико
неуместной (впрочем, последняя случалась все реже, если не считать
истерических всплесков). Чтобы спровоцировать скандал, достаточно было
кому-то почесаться, кашлянуть, шмыгнуть носом, хрустнуть пальцами,
начать мурлыкать песенку... Нельзя сказать, что все ненавидели друг
друга одинаково; некоторым удалось сохранить между собой нормальные и
даже хорошие отношения, но станция была слишком мала, чтобы члены
экипажа могли ограничить свой круг общения лишь теми, кто не вызывал
неприязни.
Рождение Евы поначалу несколько улучшило ситуацию, но не надолго. И
дело было даже не в пронзительном детском плаче и пеленках, сооружаемых
из подручных материалов - точнее, не только в этом. Главная проблема
состояла в том, что Ева стала _восьмой_. Пока что система
жизнеобеспечения, хотя и на пределе, но справлялась с небогатыми
потребностями младенца - но ясно было, что, когда ребенок подрастет,
кем-то из членов экипажа придется пожертвовать.
Когда эта проблема была впервые названа вслух, Бартон предложил
наиболее очевидное решение - жребий. Время, в принципе, еще терпело, но
командир понимал, что, если не устранить этот дамоклов меч прямо сейчас,
выбросив кого-то в космос и тем самым разрядив обстановку, все это может
кончиться побоищем на станции. Понятно, что Линда сразу была исключена
из жеребьевки - Ева Евой, но лишаться единственной женщины детородного
возраста было бы крайне опрометчиво. Но тут и Дмитрий Антонов заявил,
что он - единственный уцелевший славянин, носитель не только генофонда
(генетический материал каждого из астронавтов уже хранился в
холодильнике у Харпера), но и великой русской культуры, а потому тоже
должен быть исключен из жребия. Его поддержал Пьер Жофруа, единственный
западноевропеец; жребий, по его словам, должны были тянуть четверо
североамериканцев. Канадец Морис Строу, однако, решительно возразил
против того, чтобы его валили в одну кучу с гражданами США, коих
наблюдается явный избыток. Том Лерой, естественно, потребовал исключения
для себя на том основании, что он - черный. Харпер был необходим, как
врач, а Бартон заявил, что в критической ситуации командир просто не
имеет права жертвовать собой. Таким образом, идея жребия потерпела
полный крах.
После этого обстановка на станции стала совершенно параноидальной.
Каждый следил за другими, подозревая их в подготовке покушения на свою
жизнь. Стоило тем из астронавтов, что еще сохранили остатки нормальных
отношений, начать негромкую беседу (а тем паче попытаться избавиться от
общества остальных, перебравшись в другой отсек) - прочие тут же
норовили оказаться рядом, чтобы выяснить, о чем они сговариваются. При
этом никому из них не приходило в голову покушаться на Еву, нарушившую
хрупкое равновесие; все понимали, что эта девочка необходима для
возрождения человечества, и все искренне желали такого возрождения - но
никто не хотел, чтобы сей грандиозный проект осуществился именно за его
счет. Если бы они знали, что должны умереть все - вероятно, они нашли бы
в себе мужество принять это; но мысль "я умру, а они все останутся жить"
казалась каждому из них невыносимой.
Пожалуй, общее безумие не затронуло только Линду. Она занималась
исключительно своей дочерью, забросив даже астрофизические исследования,
которые продолжала вести почти до рождения Евы. То ли у нее пробудилось
то, что обычно называют материнским инстинктом, то ли она прониклась
величием своей миссии (праматерь всего будущего человечества!), то ли,
наконец, она (скорее подсознательно, чем сознательно) угадала в заботе о
дочери единственную лазейку, в которую можно ускользнуть от охватывавшей
станцию паранойи...
Еве было почти два года, когда на МКС-3 случилась авария. Мелкие
неполадки возникали и прежде, но их удавалось устранять. Однако на сей
раз возникла по-настоящему серьезная проблема - нарушилась ориентация
одной из солнечных батарей, вследствие чего генерируемая мощность упала
ниже критического уровня. Кто-то должен был выйти в открытый космос и
попытаться устранить неисправность.
По инструкции это полагалось делать двоим, по штатному расписанию -
Строу и Антонову. Им удалось быстро обнаружить причину аварийной
ситуации. Причиной было инородное тело, застрявшее между корпусом
станции и панелью солнечной батареи. Инородным телом оказался мертвый
младенец.
Во время орбитального полета трудно что-то выбросить насовсем -
если только не затормозить это "что-то" ниже первой космической или не
ускорить до второй. Два трупика продолжали свое движение по орбите,
весьма близкой к орбите МКС-3, раскаляясь под солнечными лучами и вновь
промерзая почти до абсолютного нуля в тени Земли. В отсутствии кислорода
и гнилостных бактерий обычный процесс разложения не протекает, однако
термический распад сложных органических соединений все равно происходит.
Тела теряли часть массы вместе с образующимися газами (которые, выходя
через различные отверстия, создавали кратковременную тягу), из-за
разрушения тканей и постоянных перепадов температур от них отваливались
куски... словом, постепенно каждый трупик превращался в нечто вроде
крохотного кометного облака, к тому же чуть-чуть меняя траекторию. Так
что в итоге курс одного из них вновь пересекся со станцией, и
относительная скорость оказалась достаточной, чтобы повредить солнечную
батарею (в свое время инженеры, создавшие МКС-3, гордились ее особо
легкими панелями...)
Пока вышедшие в космос выскребали губчатую массу из-под панели и
отчищали заляпанные фотоэлементы (дело происходило на солнечной половине
витка), у оставшихся на станции практически одновременно созрела мысль,
что проблему лишнего человека можно решить, попросту не пустив вышедших
обратно. В отличие от стыковочных узлов, внешние люки, заблокированные
изнутри, невозможно было открыть снаружи: ведь по другую сторону
стыковочного узла находится герметичный корабль, а по другую сторону
люка - открытый космос. Правда, лишним был только один человек, а в
космосе находились двое; ну так что ж - это давало возможность родить
еще одну девочку. Загоревшиеся этой идеей даже не задумались, кто, в
случае чего, будет устранять следующую внешнюю неполадку...
Но и у работавших в открытом космосе мысли развивались в сходном
направлении. Что именно там произошло - так и осталось неизвестным.
Строу утверждал, что Антонов напал на него, и ему пришлось, обороняясь,
вырвать воздушный шланг из скафандра русского. Антонов не мог этого
опровергнуть, ибо его безжизненное тело, кувыркаясь, удалялось прочь от
станции - но, думается, если бы он и впрямь напал первым, на его месте
теперь был бы Строу.
Бартон был рад воспользоваться предлогом и объявил, что не пустит
убийцу обратно на станцию. Увы, после этих четырех кошмарных лет даже
воля и разум командира начали сдавать - иначе бы он подумал о том, что
оставшийся снаружи Строу отнюдь не беспомощен. Инструменты для ремонта,
которые он взял с собой, можно использовать и для разрушения...
Строу не стал ничего просить и требовать. Он не произнес ни единого
слова. Услышав приговор командира, он попросту принялся ломать панели
одну за другой. О спасении человечества он больше не думал. Его
интересовала только месть тем, кто обрек его на гибель.
----------------------------------------------------------------
Джордж Райт
Яблоко и Ева - часть 1
Стоял чудесный летний день. Строго говоря, по календарю был уже
сентябрь, но ни солнцу, безмятежно сиявшему в сочно-голубом безоблачном
небе, ни зеленой листве леса не было никакого дела до календаря. Даже
легкий ветерок не шевелил листьев; в природе царил послеполуденный
дремотный покой. Лишь изредка в кронах деревьев подавала голос какая-то
птица.
Не нарушая общей тишины и спокойствия, из леса на опушку вышла
девушка. Ее звали Ева, она была нага и не стыдилась этого. Она вообще не
понимала, как можно стыдиться подобных вещей. Сделав несколько шагов в
высокой траве (из-под ее ног стреляли в стороны встревоженные
кузнечики), она остановилась, подставляя загорелую кожу теплым солнечным
лучам и блаженно жмурясь.
Впрочем, кое-что на ней надето все-таки было. Ее стройную талию
охватывал пояс из искусственной кожи с подвешенным к нему автоматическим
пистолетом в кобуре и кармашками для магазинов. ОЧЕНЬ много буквЗа плечами висел удобный
рюкзачок с аптечкой, кое-каким инструментом и скромным (ибо путь ее был
не столь уж длинным) запасом провизии. Был там и еще один предмет -
небольшой цилиндрический контейнер с зеркальными стенками. На запястье
левой руки девушки тикали механические часы (вообще с электричеством
проблем пока не было, но маленькие батарейки приходилось экономить), а
чуть выше двумя ремешками был прикреплен пластмассовый корпус GPS
(навигационные спутники все еще функционировали). На правое запястье
тоже был надет небольшой круглый прибор, издали похожий на часы - однако
это был Z-датчик, что можно было понять по дырчатому корпусу. Во всем
снаряжении Евы это был единственный предмет кустарного производства.
Ремень на правом бедре удерживал в удобной, как раз под руку, позиции
десантный нож в ножнах. В правом ухе, скрытая волосами, притаилась
горошина наушника, от которой тонкая блестящая проволока тянулась к
таблетке микрофона возле губ. На ногах у девушки были непропорционально
большие серебристые ботинки. Обуваться ей не нравилось, но приходилось.
Несмотря на то, что всю свою предыдущую жизнь она провела босой, ее
подошвы были слишком нежными, ибо никогда не использовались по
назначению; в то же время, однако, пальцы на ногах по ловкости и
цепкости лишь незначительно уступали рукам.
Ходить она выучилась совсем недавно - значительно позже, чем
говорить на пяти языках. Впервые учиться ходить в 18 лет совсем не легко
- куда труднее, чем, допустим, восстанавливаться после болезни, когда
телу всего лишь нужно вспомнить выработанные в раннем детстве рефлексы.
Ей это показалось сложнее, чем освоение университетского курса физики,
химии и математики. Даже несмотря на то, что до этого ежедневными
физическими упражнениями она готовила себя к встрече с гравитацией.
Вообще, первые недели после посадки стали худшим периодом в ее жизни.
Это ужасное, унизительное чувство беспомощности перед давящей тебя
силой, это ощущение невыносимо тяжелого, непослушного тела... в первые
дни ей приходилось неуклюже ползать, словно полураздавленному червяку...
бррр! Как она ненавидела тогда эту планету, отнявшую у нее свободу
невесомого полета, повисшую тяжкой каторжной гирей на ее руках и ногах!
Однако постепенно она привыкла, и, хотя по ночам ей по-прежнему снилась
невесомость, Ева начала находить даже свои положительные моменты в
солидной, устойчивой, основательной гравитации - да и мир, огромный
новый мир, открывшийся ей после крохотного мирка орбитальной станции,
стоил некоторых жертв. Да, она привыкала к этому миру. Ее кожа уже не
обгорала на солнце (идею ходить в скафандре она отвергла сразу), и,
наверное, без ботинок тоже можно приучить себя обходиться...
Если в лесу ее подстерегали вылезшие из земли корни, колючки,
упавшие на землю сухие ветки и еловые шишки, то трава опушки выглядела
мягкой и безобидной, так что Ева, нагнувшись, разомкнула фиксаторы и с
удовольствием вылезла из тяжелых скафандровых башмаков (которые, к тому
же, были ей велики). Бросить бы их тут совсем и подобрать на обратном
пути - все равно, сколько бы они здесь ни провалялись, их никто не
тронет, а синтетический материал, из которого они изготовлены,
практически вечен... Но нельзя: еще неизвестно, в каком состоянии
дорога, на которую ей вскоре предстояло выйти, а уж в город и подавно
соваться босиком рискованно...
- Ева, обуйся,- раздалось у нее в ухе.
Она с досадой посмотрела в безоблачное небо.
- Эппл, ты можешь перестать следить за мной хоть на минуту?
- Нет,- спокойно, как всегда, ответил ее собеседник. - Ты же
знаешь, я отвечаю за тебя.
- Мне надо было выбрать для путешествия пасмурный день,- проворчала
Ева.
- Тогда бы я просто не разрешил тебе идти,- возразил Эппл.
- По-моему, я уже не ребенок!
- Я действую исключительно в интересах твоей безопасности.
- И какая опасность может грозить мне сейчас? - Ева пригладила
босой ногой траву, затем легонько, чтобы не ушибить пальцы, пнула
ботинок.
- В траве могут быть змеи. Кроме того, укус некоторых членистоногих
хотя и не опасен для здоровья, но болезненен. Строго говоря, мне вообще
не следовало разрешать тебе отправляться в путь пешком.
- Ну да, конечно,- скривилась Ева. - Трястись в душной, воняющей
маслом утробе броневездехода куда полезней для моего драгоценного
здоровья, чем прогуляться на свежем воздухе!
- Зато ты была бы на месте не более чем за час.
- Я не тороплюсь.
- А тебе бы следовало. До тех пор, пока ты остаешься единственным
человеком на Земле - и во всей вселенной - любая случайность может иметь
катастрофические последствия.
- Это несуществующее человечество ждало двадцать лет,- пробурчала
Ева, покорно влезая в ботинки,- подождет и еще немного.
Она сверилась с экраном GPS и зашагала в сторону еще невидимой
отсюда дороги.
Откуда именно взялся Z-вирус, выяснить так и не успели. Первые
вспышки эпидемии были отмечены одновременно в десятках крупных городов
по всему миру - что совсем неудивительно, учитывая, что перелет на
стратоплане между самыми отдаленными аэропортами Земли занимал не более
трех часов. Специалисты сошлись лишь в том, что вирус имел явно
искусственное происхождение - никаких природных аналогов наука не знала.
И, скорее всего, на волю он вырвался в результате несчастного случая -
ибо, если это была целенаправленная акция, то устроившие ее должны были
быть самоубийцами. Конечно, если бы создатели вируса располагали
вакциной... но, судя по результату, они ею не располагали. В электронный
микроскоп вирус напоминал литеру "Z", верхняя и нижняя перекладины
которой были развернуты друг относительно друга в третьем измерении.
Австралийцам, которые продвинулись в изучении вируса дальше других
(просто потому, что на их континенте из-за низкой плотности населения и
удаленности от других центров цивилизации эпидемия распространялась
медленней) удалось установить, что каждый из трех фрагментов вируса
отвечал за свою функцию: преодоление иммунной защиты - встраивание в ДНК
и размножение - интоксикация. По-своему это была изящная конструкция,
блестящее биоинженерное решение...
Инкубационный период занимал около двух недель. Затем - сутки-двое
собственно болезни с постепенным выходом из строя всех систем организма
и смерть. В ста процентах случаев. Человек фактически сгнивал заживо, и
после смерти процесс разложения шел ускоренными темпами, помогая вирусам
быстрее попадать во внешний мир. Впрочем, не только человек. Вирус
продемонстрировал удивительную способность встраиваться в ДНК самых
разных видов. Тот, кто его создал, определенно был гением... В конечном
итоге оказалось, что Z-вирус смертелен для всех плацентарных
млекопитающих.
Вакцина так и не была найдена. Болезнь распространялась слишком
быстро. Беженцы и мародеры несли гибель в еще незараженные районы... 90%
человечества умерло в течение первых пяти месяцев; социальная
инфраструктура цивилизации разрушилась гораздо раньше. Дольше всех
продержались военные убежища и специализированные научные центры, где
применялись особые меры безопасности. Но никакие фильтры убежищ не могут
обеспечить абсолютной герметичности. В конечном счете Z-вирус добрался и
туда. К концу третьего года на Земле, скорее всего, уже не оставалось ни
одного человека, ни одного медведя, оленя, волка, ни одного дельфина или
тюленя, ни одной крысы. Высшей ступенью эволюционной лестницы были
теперь сумчатые.
Недоступным для вируса осталось лишь космическое пространство.
Ева шагала по дороге. Старое шоссе и впрямь было не в лучшем
состоянии: асфальт вспучился и раскрошился, тут и там из него выпирали
ростки и, кое-где, даже молодые деревца. Местами шоссе и вовсе исчезало
под пока еще тоненьким, но уже поросшим травой слоем нанесенной почвы.
Природа словно спешила избавиться от рубцов, напоминавших ей о
тысячелетнем рабстве у человека.
Тем не менее, в ботинках идти было легко. По лесу Ева брела не
спеша, вертя головой по сторонам, то прислушиваясь к пению птиц, то
приседая на корточки возле муравейника, то прислоняясь спиной к дереву,
запрокидывая голову и глядя, как высоко-высоко солнце пробивается сквозь
частую листву кроны... Теперь же, на дороге, ею овладело боевое
настроение (тем паче что и шоссе шло чуть под уклон), и она лихо шагала
вперед, не чувствуя усталости. Воздух на шоссе был, разумеется, таким же
чистым, как в лесу; Ева уже успела привыкнуть к этому воздуху -
поначалу-то ее удивляло, насколько он вкуснее стерильной искусственной
атмосферы станции. Ей никогда не доводилось вдыхать удушливый смог
больших городов - впрочем, кое-какое представление о нем она получила,
когда училась водить броневик. Она еще раз представила себе, как тяжелая
ревущая машина громыхала бы сейчас гусеницами по дороге, оставляя за
собой сизый шлейф дизельного выхлопа, и брезгливо наморщила нос. А ведь
когда-то машины катились по этой дороге сплошным потоком в обе
стороны...
Вскоре она увидела первую из них. Съехавший с трассы автомобиль
лежал вверх колесами в кювете слева. С шоссе не было видно, что
находится в салоне, а Ева вовсе не желала на это смотреть и предпочла
обойти машину подальше. Хотя и знала, по кадрам спутниковой съемки, что
впереди ее ждут еще машины, и много...
Следующий автомобиль стоял на шоссе, в крайнем правом ряду. Должно
быть, водитель остановился сам, чувствуя, что ему совсем плохо. А может,
просто так совпало, что бензин кончился раньше, и машина не успела
съехать с трассы... На этот раз Ева решила не оттягивать встречи с
неминуемым и, подойдя вплотную, стерла пыль с лобового стекла.
То, что сидело внутри, когда-то было женщиной. Точнее - судя по
вылинявшей короткой майке, на которой еще можно было различить патлатую
физиономию какого-то рок-идола - молодой девушкой, может быть, не старше
Евы. Пегие крашеные волосы пыльными лохмами свисали на кости плеч.
Глазницы черепа были прикрыты модными темными очками, чуть
перекосившимия, но все еще каким-то чудом державшимися на скулах и
мумифицированных остатках ушей. Пока Ева смотрела на это, из мертвого
рта выполз большой серый паук; Еве вдруг ясно представилось, что внутри
черепа, бывшего некогда вместилищем мозга, теперь все затянуто паутиной,
и в этих пыльных сетях висят высохшие трупики насекомых... Ее
передернуло от отвращения; она повернулась и хотела идти, но тут
заметила, что лоток проигрывателя дисков на передней панели салона
выдвинут. Еве стало любопытно, что за музыку слушала хозяйка машины
перед смертью - может быть, как раз того патлатого? Она разбила
рукояткой пистолета стекло ("Осторожней с осколками, Ева!" - тут же
подал голос Эппл), взяла диск, сдула с него пыль, вставила его обратно и
нажала "воспроизведение". Оказалось, что за все эти годы аккумулятор
машины не успел разрядиться до конца, и, хотя на панели зажегся
предупредительный красный глазок, проигрыватель заработал.
Это была не музыка. Это была запись, продиктованная хозяйкой
автомобиля.
"Если вы слышите это... значит, я уже мертва,- сказал девичий
голос, некогда, вероятно, бывший приятным, но теперь в горле у
говорившей что-то противно хрипело и хлюпало при каждом вздохе.- Но это
значит и то, что вы живы. Значит, против этого... - тут говорившая
употребила какое-то слово, бывшее, видимо, прилагательным или
причастием, но неизвестное Еве ни на одном из пяти языков, - ... вируса
все же нашли какое-то средство. ("Грубая логическая ошибка",-
констатировала Ева. "Одно вовсе не следует из другого."
Может быть...может быть, и Том еще жив, и его успеют спасти. Его зовут Томас Джереми
Картер, он работает в госпитале святой Маргариты. Я так надеялась, что
мы хотя бы в последнюю минуту будем вместе. Но я чувствую, что мне уже
не доехать. Пожалуйста, передайте ему этот диск. Том... Том, я люблю
тебя. (Некоторое время не было слышно ничего, кроме всхлипываний.)
Прощай, милый." Запись оборвалась.
"Как глупо,- фыркнула Ева.- Надеяться на то, что спасется работник
госпиталя - да ведь они гибли в первую очередь! И неужели в свои
последние минуты она не могла подумать ни о чем более важном, чем
объяснение в любви мертвецу?"
Дорога сворачивала к югу, и сразу за поворотом девушка увидела
множество машин. Это была гигантская пробка, растянувшаяся почти на
милю. Не имея никакого желания продираться между ржавыми корпусами под
взглядами бесчисленных черепов, Ева сошла с шоссе, перебралась через
канаву и двинулась в обход. Это было правильное решение: если в хвосте
пробки между машинами еще можно было протиснуться, то дальше начиналась
сплошная металлическая каша. Задние в отчаянии таранили передних,
сминали и утрамбовывали их, корпуса громоздились друг на друга, валились
с обочин... У оказавшихся в этих машинах не было никаких шансов на
спасение - зажатые другими автомобилями со всех сторон, они не могли
открыть дверцы и выбраться. Впрочем, они в любом случае были обречены;
даже если кто-то из них каким-то чудом избежал заражения прежде, для них
все было кончено с того момента, когда они оказались в этой пробке,
среди сотен больных и умирающих людей. И все же они продолжали отчаянно
цепляться за жизнь, выбивая лобовые стекла, вылезая наружу через люки в
крышах, если позволяла конструкция... Ева видела их полурассыпавшиеся
скелеты на крышах, под колесами и рядом с дорогой, а об одного из них,
засмотревшись на уродливое нагромождение автомобилей, даже споткнулась.
Брезгливо посмотрев под ноги, она поняла, что этого убил не Z-вирус: в
черепе зияла круглая дыра, которую вряд ли могло проделать что-либо,
кроме пули. Ева пнула череп ботинком, и сплющенный комочек свинца, глухо
звякнув, перекатился внутри.
Она вновь посмотрела вперед - туда, где, видимо, находился
стрелявший - и увидела причину пробки. Дорогу перегораживали два тяжелых
восьмиосных грузовика; оба они были изрешечены пулями, а один еще и
полностью сожжен. Из кабины второго выглядывали ствол винтовки,
костлявые плечи в форменной куртке шерифа и желтевший между плечами
шейный позвонок; отвалившийся череп, очевидно, валялся где-то внизу.
Слева и справа от дороги громоздились баррикады из мешков и ящиков.
Жители города устроили заслон, пытаясь не пустить беженцев к себе.
Глупцы, они не понимали, что вирус все равно проникнет к ним - с ветром,
с водой, с мышами и кошками...
И действительно - апофеозом глупости стало зрелище, открывшееся Еве
с другой стороны баррикады. Там была такая же пробка, только развернутая
в обратном направлении! В то время как одни стремились любой ценой
попасть в город, другие столь же отчаянно и безуспешно пытались из него
выбраться...
Ева миновала оставшуюся справа от шоссе городскую свалку,
выгоревшую дотла бензоколонку, врезавшуюся в столб машину "скорой
помощи" и, наконец, подошла к дорожному щиту, возвещавшему:
Вы въезжаете в город
ПЛЕЗАНТВИЛЛ
Население 14600
Последнее число было перечеркнуто масляной краской, и этой же
краской ниже написано новое - 8000. Его тоже перечеркнули струей из
аэрозольного баллончика, заменив размашистыми каракулями - 3500. Это
число было зачеркнуто фломастером; новое уточнение, записанное куда
более мелкими цифрами, сообщало о 542 жителях. 93 - информировала совсем
мелкая надпись, сделанная шариковой ручкой. 6 - лаконично извещала
следующая, криво нацарапанная цифра. Свободного места в нижней части
щита уже практически не оставалось, и все же кто-то, ведомый то ли
безумием обреченного, то ли последней вспышкой висельного юмора, подвел
логический итог, веществом, подозрительно похожим на кровь, выведя на
щите финальную цифру - 0.
Ева усмехнулась, склонила голову набок, затем достала свой нож,
зачеркнула ноль и, высунув кончик языка от усердия, аккуратно
процарапала рядом единицу.
Вышло так, что, когда Z-синдром приобрел характер пандемии, в
космосе находилось четыре экспедиции. Три из них - на околоземной
орбите: семь человек на международной станции МКС-3 (четыре американца,
канадец, француз и русский), двое на японской орбитальной обсерватории и
четверо на строящейся китайской станции "Великий дракон". Кроме того,
пятеро китайцев находились на их свежепостроенной лунной базе.
За японцами успели прислать корабль, вернувший их на Землю. Знали
ли они, что отправляются на верную смерть? Во всяком случае, не могли не
догадываться. Состав японского центра управления к этому времени уже
полностью сменился по второму разу. Но вряд ли они подчинились приказу
не рассуждая, словно их предки-самураи. У них попросту не оставалось
другого выхода - космическая обсерватория не могла долго поддерживать
жизнь экипажа без грузовых кораблей с Земли. А, даже если бы вирус
все-таки удалось победить, уже нанесенный им урон был столь велик, что
исключал новые запуски в ближайшем будущем...
МКС-3 была первой и единственной станцией, оборудованной системой
полного цикла: до тех пор, пока солнечные батареи давали достаточно
энергии, и оборудование не нуждалось в замене, системы регенерации и
очистки могли обеспечивать астронавтов всем жизненно необходимым без
подвоза извне. Но мощность системы была ограниченной. Семь человек - это
предел.
Китайцы тоже разрабатывали такую систему и планировали смонтировать
ее на Луне, но не успели. В тот момент на их базе был корабль, но не
было топлива; они так спешили обосноваться на соседнем небесном теле,
утерев нос когда-то бывшим лунными пионерами американцам, что отдали
весь резерв массы под груз вместо горючего на обратный путь.
Автоматический заправщик с Земли должен был прилететь позже.
Ракета-носитель для него еще не была готова. Она так и осталась
недостроенной...
Наконец, к китайской орбитальной станции был пристыкован корабль,
способный вернуться на Землю (на МКС-3 таких было целых два,
американский и русский). Но китайцы не пошли по пути японцев. Вместо
этого они вышли на связь с командиром МКС-3 и потребовали, в связи с
чрезвычайной ситуацией, принять их на борт международной станции.
Полковник Роджер Бартон ответил отказом. Система жизнеобеспечения
МКС-3 не справилась бы не то что с четырьмя, но даже с одним лишним
человеком.
По мере того, как вести с Земли становились все страшнее, а запасы
на "Драконе" подходили к концу, тон китайских требований делался все
более истерическим; то угрожали ракетным ударом с Земли, то предлагали
бросить жребий и умертвить двоих из своего экипажа и двоих из команды
МКС - с тем, чтобы оставшиеся двое китайцев заняли освободившееся место.
Когда они впервые потеряли связь со своим командованием (связи с центром
управления в Хьюстоне к этому времени не было уже трое суток), они
объявили, что произвели коррекцию орбиты, и теперь "Дракон" движется
курсом на столкновение с МКС-3. Единственный способ избежать общей
гибели - принять их условия.
Бартон вновь отказал. На МКС тоже было топливо для коррекции
орбиты, и он рассчитывал, что станция успеет сманеврировать, уклоняясь
от столкновения.
Ему действительно это удалось. Две станции разошлись, не коснувшись
друг друга, но китайцы обещали повторить свою попытку на следующем
витке.
Однако за то время, пока "Дракон" огибал Землю, им ненадолго
удалось восстановить связь со своим руководством. Очевидно, они получили
последние инструкции.
Когда они вновь вышли на связь, их тон был совсем другим. Они
извинялись за предыдущее, называя его вспышкой позорного безумия. Они
больше ничего не требовали. Они только просили - просили позволить им
пристыковать их корабль и передать на МКС-3 свой генетический материал.
Половые и соматические клетки четверых мужчин, из которых когда-нибудь в
будущем сможет вновь возродиться китайский народ.
Бартон отказал и на этот раз. Он не без оснований опасался, что
китайцы надеются использовать стыковку для захвата МКС.
Те все-таки предприняли попытку стыковки, рассудив, что громоздкая
станция не сможет увернуться от маленького корабля. И поначалу их расчет
оправдывался, несмотря на чудеса пилотирования, проявленные Бартоном.
При успешной стыковке остановить китайцев могла бы только рукопашная:
когда проектировалась МКС, никто всерьез не рассматривал возможности
космического пиратства, зато рассматривали возможность нештатных
ситуаций, при которых экипаж станции не сможет сам впустить прибывших
спасателей - поэтому переходной люк легко открывался снаружи. Однако в
момент стыковки Бартон все же дал максимальную тягу маневровым
двигателям. Его расчет оправдался: стыковочный узел перекосило и
заклинило.
Агония китайцев, запертых в своем корабле, растянулась почти на
неделю. В первое время они пытались, включая двигатель, свести МКС-3 с
орбиты и обрушить на Землю, но эти попытки блокировались с помощью
двигателей станции. Потом это прекратилось. Может быть, у них
закончилось топливо. А может, они решили не отнимать у человечества
последний шанс возродиться - хотя бы даже и без китайцев... Все эти
шесть дней они переговаривались по радио со своими соотечественниками на
Луне (те протянули больше месяца). На МКС принимали эти передачи. Никто
на станции не знал китайского языка, но догадаться о теме разговоров
было не так уж сложно...
Психологический климат на самой МКС и без того был не из лучших. И
все же здесь оставалась надежда. Среди четверых американцев была одна
женщина - астрофизик Линда Тревис. Она делала блестящую научную карьеру,
венцом которой стала ее командировка на МКС-3, и совершенно не
планировала заводить детей. Но действительность внесла коррективы в ее
планы.
После того, как с Земли перестали приниматься любые передачи, за
исключением сигналов автоматических маяков, экипаж станции собрался на
очередное совещание. На котором Линде было объявлено, что отныне ее
главная ценность состоит вовсе не в научных достижениях, а в способности
родить ребенка. Причем обязательно девочку.
Поначалу Тревис сильно возмущалась таким подходом, говоря, что она
личность, а не самка, и они не вправе ее принуждать. Что еще неизвестно,
действительно ли люди вымерли полностью, и если это не так, то в их
требованиях нет никакого смысла, а если все же так - тогда тем более
говорить о возрождении человечества бессмысленно, ибо возвращение на
зараженную Землю им закрыто, а станция слишком мала и недолговечна,
чтобы на ней жили поколения людей.
Бартон, однако, возразил, что наличие шанса всегда лучше, чем его
отсутствие, особенно если этот шанс - последний. И что в условиях
чрезвычайного положения он готов применить _любые_ меры, дабы обеспечить
выполнение своих распоряжений.
В конце концов Линде пришлось согласиться. Она еще дешево
отделалась, ибо на совещании звучали и другие предложения - что она, как
единственная женщина, отныне не должна отказывать в сексе ни одному из
мужчин (надо заметить, что Линда была фригидна, что ее абсолютно
устраивало). Но это уже не поддержал Бартон, заявив, что, если они хотят
возродить не просто биологический вид, но цивилизацию, то сами не должны
опускаться до скотства.
По настоянию Линды, для оплодотворения было использовано
искусственное осеменение (Пол Харпер, врач экспедиции, поддержал ее, ибо
такой способ дает более высокую вероятность зачатия по сравнению с
естественным). Вопрос о том, кто станет отцом нового человечества,
предоставили решать естественному отбору: донорами спермы выступили
сразу пятеро мужчин (шестой стерилизовался за несколько лет до того;
теоретически можно было попробовать проделать обратную операцию, но
Харпер, единственный медик на борту, как раз и был этим шестым, и
пытаться оперировать сам себя не рискнул).
Приз в генетической лотерее выпал Тому Лерою; чтобы это установить,
не требовалось анализа ДНК, ибо близнецы родились темнокожими, а Лерой
был единственным негром на борту. Но порадоваться своему отцовству ему
не пришлось: оба младенца были мальчиками, и, значит, лишь отнимали бы
дефицитные ресурсы. Их сразу же умертвили и выбросили в космос. Линда
была расстроена, но скорее как ученый, чей эксперимент не удался, чем
как мать, потерявшая детей. А вот Лерой пришел в бешенство, хотя и
должен был сознавать неизбежность принятого решения. Вдобавок ко всему
он вбил себе в голову, что его сыновей убили не за то, что они мальчики,
а за то, что они черные. Это была, конечно, типичная бредовая идея, при
подходящих обстоятельствах - а обстоятельства на станции, где были
заперты последние представители человечества, подходили как нельзя лучше
- вполне способная перерасти в паранойю, но доктор Харпер, равно как и
командир Бартон, не придали этому должного значения. Лерою лишь вкололи
несколько раз лошадиную дозу успокоительного. В конце концов, нервы у
всех были на взводе - они провели в замкнутом мирке МКС-3 уже год, в то
время как первоначальная программа полета была рассчитана лишь на пять
недель; их даже не тестировали на длительную психологическую
совместимость...
Как только Харпер объявил, что Линда оправилась от родов, была
предпринята новая попытка. И вновь неудача - выкидыш на пятом месяце.
Лишь с третьего раза, словно в сказках и анекдотах, цель была
достигнута. Родилась девочка, на сей раз белая. Разумеется, ее назвали
Евой.
Психологический климат на станции был к тому времени уже совершенно
невыносимым. Астронавтов раздражало друг в друге абсолютно все: запах,
звук голоса, волоски на коже, родинки... Раздражало жужжание бритвы тех,
кто брился; раздражали бороды тех, кто забросил бритье. Раздражала чужая
мрачность ("и без того тошно!"
и чужая веселость, казавшаяся диконеуместной (впрочем, последняя случалась все реже, если не считать
истерических всплесков). Чтобы спровоцировать скандал, достаточно было
кому-то почесаться, кашлянуть, шмыгнуть носом, хрустнуть пальцами,
начать мурлыкать песенку... Нельзя сказать, что все ненавидели друг
друга одинаково; некоторым удалось сохранить между собой нормальные и
даже хорошие отношения, но станция была слишком мала, чтобы члены
экипажа могли ограничить свой круг общения лишь теми, кто не вызывал
неприязни.
Рождение Евы поначалу несколько улучшило ситуацию, но не надолго. И
дело было даже не в пронзительном детском плаче и пеленках, сооружаемых
из подручных материалов - точнее, не только в этом. Главная проблема
состояла в том, что Ева стала _восьмой_. Пока что система
жизнеобеспечения, хотя и на пределе, но справлялась с небогатыми
потребностями младенца - но ясно было, что, когда ребенок подрастет,
кем-то из членов экипажа придется пожертвовать.
Когда эта проблема была впервые названа вслух, Бартон предложил
наиболее очевидное решение - жребий. Время, в принципе, еще терпело, но
командир понимал, что, если не устранить этот дамоклов меч прямо сейчас,
выбросив кого-то в космос и тем самым разрядив обстановку, все это может
кончиться побоищем на станции. Понятно, что Линда сразу была исключена
из жеребьевки - Ева Евой, но лишаться единственной женщины детородного
возраста было бы крайне опрометчиво. Но тут и Дмитрий Антонов заявил,
что он - единственный уцелевший славянин, носитель не только генофонда
(генетический материал каждого из астронавтов уже хранился в
холодильнике у Харпера), но и великой русской культуры, а потому тоже
должен быть исключен из жребия. Его поддержал Пьер Жофруа, единственный
западноевропеец; жребий, по его словам, должны были тянуть четверо
североамериканцев. Канадец Морис Строу, однако, решительно возразил
против того, чтобы его валили в одну кучу с гражданами США, коих
наблюдается явный избыток. Том Лерой, естественно, потребовал исключения
для себя на том основании, что он - черный. Харпер был необходим, как
врач, а Бартон заявил, что в критической ситуации командир просто не
имеет права жертвовать собой. Таким образом, идея жребия потерпела
полный крах.
После этого обстановка на станции стала совершенно параноидальной.
Каждый следил за другими, подозревая их в подготовке покушения на свою
жизнь. Стоило тем из астронавтов, что еще сохранили остатки нормальных
отношений, начать негромкую беседу (а тем паче попытаться избавиться от
общества остальных, перебравшись в другой отсек) - прочие тут же
норовили оказаться рядом, чтобы выяснить, о чем они сговариваются. При
этом никому из них не приходило в голову покушаться на Еву, нарушившую
хрупкое равновесие; все понимали, что эта девочка необходима для
возрождения человечества, и все искренне желали такого возрождения - но
никто не хотел, чтобы сей грандиозный проект осуществился именно за его
счет. Если бы они знали, что должны умереть все - вероятно, они нашли бы
в себе мужество принять это; но мысль "я умру, а они все останутся жить"
казалась каждому из них невыносимой.
Пожалуй, общее безумие не затронуло только Линду. Она занималась
исключительно своей дочерью, забросив даже астрофизические исследования,
которые продолжала вести почти до рождения Евы. То ли у нее пробудилось
то, что обычно называют материнским инстинктом, то ли она прониклась
величием своей миссии (праматерь всего будущего человечества!), то ли,
наконец, она (скорее подсознательно, чем сознательно) угадала в заботе о
дочери единственную лазейку, в которую можно ускользнуть от охватывавшей
станцию паранойи...
Еве было почти два года, когда на МКС-3 случилась авария. Мелкие
неполадки возникали и прежде, но их удавалось устранять. Однако на сей
раз возникла по-настоящему серьезная проблема - нарушилась ориентация
одной из солнечных батарей, вследствие чего генерируемая мощность упала
ниже критического уровня. Кто-то должен был выйти в открытый космос и
попытаться устранить неисправность.
По инструкции это полагалось делать двоим, по штатному расписанию -
Строу и Антонову. Им удалось быстро обнаружить причину аварийной
ситуации. Причиной было инородное тело, застрявшее между корпусом
станции и панелью солнечной батареи. Инородным телом оказался мертвый
младенец.
Во время орбитального полета трудно что-то выбросить насовсем -
если только не затормозить это "что-то" ниже первой космической или не
ускорить до второй. Два трупика продолжали свое движение по орбите,
весьма близкой к орбите МКС-3, раскаляясь под солнечными лучами и вновь
промерзая почти до абсолютного нуля в тени Земли. В отсутствии кислорода
и гнилостных бактерий обычный процесс разложения не протекает, однако
термический распад сложных органических соединений все равно происходит.
Тела теряли часть массы вместе с образующимися газами (которые, выходя
через различные отверстия, создавали кратковременную тягу), из-за
разрушения тканей и постоянных перепадов температур от них отваливались
куски... словом, постепенно каждый трупик превращался в нечто вроде
крохотного кометного облака, к тому же чуть-чуть меняя траекторию. Так
что в итоге курс одного из них вновь пересекся со станцией, и
относительная скорость оказалась достаточной, чтобы повредить солнечную
батарею (в свое время инженеры, создавшие МКС-3, гордились ее особо
легкими панелями...)
Пока вышедшие в космос выскребали губчатую массу из-под панели и
отчищали заляпанные фотоэлементы (дело происходило на солнечной половине
витка), у оставшихся на станции практически одновременно созрела мысль,
что проблему лишнего человека можно решить, попросту не пустив вышедших
обратно. В отличие от стыковочных узлов, внешние люки, заблокированные
изнутри, невозможно было открыть снаружи: ведь по другую сторону
стыковочного узла находится герметичный корабль, а по другую сторону
люка - открытый космос. Правда, лишним был только один человек, а в
космосе находились двое; ну так что ж - это давало возможность родить
еще одну девочку. Загоревшиеся этой идеей даже не задумались, кто, в
случае чего, будет устранять следующую внешнюю неполадку...
Но и у работавших в открытом космосе мысли развивались в сходном
направлении. Что именно там произошло - так и осталось неизвестным.
Строу утверждал, что Антонов напал на него, и ему пришлось, обороняясь,
вырвать воздушный шланг из скафандра русского. Антонов не мог этого
опровергнуть, ибо его безжизненное тело, кувыркаясь, удалялось прочь от
станции - но, думается, если бы он и впрямь напал первым, на его месте
теперь был бы Строу.
Бартон был рад воспользоваться предлогом и объявил, что не пустит
убийцу обратно на станцию. Увы, после этих четырех кошмарных лет даже
воля и разум командира начали сдавать - иначе бы он подумал о том, что
оставшийся снаружи Строу отнюдь не беспомощен. Инструменты для ремонта,
которые он взял с собой, можно использовать и для разрушения...
Строу не стал ничего просить и требовать. Он не произнес ни единого
слова. Услышав приговор командира, он попросту принялся ломать панели
одну за другой. О спасении человечества он больше не думал. Его
интересовала только месть тем, кто обрек его на гибель.
----------------------------------------------------------------
@темы: Golden Hits